Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Однако такой оптикой обладал далеко не каждый советский подросток: не все могли увидеть воспитательное содержание за увлекательной фабулой. Писатель Леонид Юзефович спустя пятьдесят лет после прочтения повести Всеволожского называл ее в череде книг, повлиявших на него в ранней юности. В ответе на опрос о круге чтения советских детей, проведенный журналом «Новое литературное обозрение», он вспоминал книгу «о пионерах, вырывших себе гигантскую пещеру в лесу, живших там без взрослых и оттуда нападавших на фашистов. Это, разумеется, был вариант любимого всеми детьми сюжета о тайном убежище»929.

Пионеры-герои были далеко не единственными источниками вдохновения для создателей неофициальных подростковых групп. Уже в 1950-е годы пресса и педагогическая литература отмечали «нездоровые увлечения [школьников] низкопробной кинопродукцией (“Тарзан”, “Королевские пираты”, “Индийская гробница”) или не подходящими по возрасту фильмами (“Бродяга”, “Фанфан-тюльпан”)», вызывавшие «волну нездорового подражательства»930. В 1960 – 1970-е годы героев Жерара Филиппа и Раджа Капура сменили персонажи Алена Делона, а образцом для дворовых игр вместо Тарзана стал Фантомас931.

Влияние авантюрно-приключенческой литературы и кинематографа можно обнаружить и в деятельности организаций, позиционировавших себя как политические. По мнению следователей, действовавшая в Львовской области в 1965 году организация «Вогник Украïны» («Огонек Украины») «была создана под впечатлением… прочитанных книг “Волынь”, “Эхо черного леса” и просмотренных фильмов “Великолепная семерка” и “Казнены на рассвете”»932, а «в действиях ее участников имеются некоторые элементы юношеской фантазии»933. Оправдываясь на следствии, один из участников латвийской юношеской группы «Курляндский союз» сказал: «…насмотрелся разных фильмов, а потому вступил в организацию»934. О том, что «дивизия СС “Викинг”» возникла под впечатлением от кинофильма «Звезда» (1949, выход на экран – 1953), уже было упомянуто выше.

Выбирая подпольные формы деятельности, советские школьники воспроизводили не просто многие черты советского дискурса, но целые сюжетные линии мифа о подпольной освободительной борьбе – вне зависимости от того, считали они себя борцами с советским строем или его адептами. Эмоциональным импульсом к созданию неофициальной политизированной группы чаще всего становилось личное острое переживание социальной или политической несправедливости. Однако образцы конкретных действий черпались из обширной литературы о подпольщиках – от декабристов до молодогвардейцев. Чаще всего такие произведения имели авантюрный сюжет, дававший возможность создать на его основе увлекательную ролевую игру.

Начиная с 1950-х годов при попытках дисциплинировать и «нормализовать» участников неофициальных групп учителя, комсомольские функционеры, одноклассники, адвокаты и сотрудники КГБ считали игру «извиняющим» фактором, нейтрализующим политические смыслы, реально присутствующие в деятельности неформальных групп или приписываемые им. Однако в действительности, по-видимому, игра не была социально «невинным» элементом деятельности таких объединений. Для большинства их участников именно игра в рамках альтернативных компаний становилась попыткой психологической компенсации чувства несвободы, переживания затрудненной социальной мобильности, излишней регламентации жизни. Все эти стороны советского социального порядка большинство граждан СССР открывали для себя именно в подростковом возрасте – точнее, именно тогда они начинали понимать, что сковывающие их ограничения обусловлены не только их возрастом, но распространяются и на «взрослую» жизнь, Содержательное же наполнение игры и степень политической оппозиционности ее участников могли быть совершенно различными.

Понимание подростка как «заготовки» взрослого гражданина имело прямые следствия не только в педагогических, но и в репрессивных практиках Советского государства. Обвиненные в совершении политических преступлений юноши и девушки наравне со взрослыми участвовали в строительстве коммунизма за колючей проволокой935. Первые сведения о раскрытых подпольных юношеских организациях относятся к 1920-м годам. Так, записка, сохранившаяся в фонде Политического Красного Креста, сообщает о судьбе арестованных в 1929 году в Ленинграде подростков: «Всем представлены статьи 58-10 и 58-11 <…> – 2 года заключения в Соловках. Инкриминируемое им преступление… относится к 1927 году, т.е. к периоду, когда каждому из них было от 12 – 13 лет»936. В 1935 году практика привлечения несовершеннолетних к суду была закреплена законодательно: возраст уголовной ответственности по тяжким преступлениям был снижен до 12 лет. Совместное постановление ЦИК и Совета народных комиссаров СССР позволяло «несовершеннолетних, начиная с 12-летнего возраста, уличенных в совершении краж, в причинении насилия, телесных повреждений, в убийстве или попытках к убийству привлекать к уголовному суду с применением всех мер уголовного наказания»937. Обвинение по названным статьям подразумевало в качестве меры наказания не только исправительно-трудовые работы, но и смертную казнь938. Хотя формально постановление не касалось политических статей Уголовного кодекса, дети и подростки до 16 лет (возраст уголовной ответственности по ст. 58 УК РСФСР) становились жертвами и политических репрессий.

В 1938 году в Ленинске-Кузнецком была вскрыта «террористическая группа» детей, агитировавшая «за срыв занятий в школах и оставление учебы». Шестьдесят подростков от 12 до 17 лет обвинялись в подготовке террористических актов в отношении комсомольских активистов и разложении местной молодежи939. То, что инициировавшие «детское дело» сотрудники НКВД год спустя были осуждены за превышение должностных полномочий, можно назвать скорее исключением из правил. Предельно жесткое отношение к подростковой преступности формулировал И.В. Сталин. Так, на спецсообщении Л.П. Берии о раскрытии в школах Москвы и Ленинграда «антисоветских групп» напротив информации о группах, находящихся «в разработке», его рукой поставлены визы: «Этих всех арестовать и выслать в разные лагеря», «Арестовать, выслать в раз[ные] места», «Ар[естовать], выслать»940.

Для понимания дискурсивного оформления советской репрессивной политики в отношении подростков важен ответ Сталина на вопрос Ромена Роллана о постановлении ЦИК и Совнаркома 1935 года. Комментируя документ, на основании которого 12-летний подросток мог быть осужден наравне со взрослыми, Сталин объяснял, что «этот декрет мы издали в педагогических целях, для предупреждения преступлений, для устрашения преступных элементов»941. «Педагогический эффект» этого документа был рассчитан не столько на уже арестованных и осужденных подростков, сколько на тех, кто оставался на свободе. Сталин истолковал постановление как необходимую составную часть советского проекта по воспитанию нового человека. Подобная риторика помогала представить подростков полностью дееспособными, юридически вменяемыми гражданами.

Поскольку возраст переставал влиять на оценку действий подростков, практически любая инициатива ребенка старше 12 лет, имевшая «неконвенциональные» политические смыслы, могла стать поводом для ареста и политического обвинения. Так, мать двух осужденных подростков, ходатайствуя за них перед главой Политического Красного Креста Е.П. Пешковой, уверяла: «…Никакой организации не было. Костя (старший) оговорил себя, брата и некоторых других. Его драма, где были выведены террористы (и их крах), была принята следователем за программу несуществующей организации…»942 Квалифицируя деятельность подростков, следователи не делали скидок на их возраст, однако молодость подозреваемых и их неискушенность в механике следствия позволяла получать от них необходимые показания, не прибегая к физическому давлению – по-видимому, чаще всего хватало психологического.

Одним из таких методов было подсаживание в камеру к подозреваемому подростку «наседки» – взрослого преступника, пошедшего на сотрудничество со следствием. Несмотря на то что совместное предварительное заключение совершеннолетних и несовершеннолетних подозреваемых было запрещено уголовно-процессуальным законодательством, к такой практике прибегали при расследовании как политических, так и бытовых дел – в том числе и в послесталинское время943. Так, в ходе следствия по делу «Юных строителей ленинизма» в Сухуми (1957) вину в организации группы внезапно на себя взял Ованес Пошоян, хотя и повлиявший на ее возникновение, но являвшийся рядовым членом. По словам своих подельников, он не блистал организационными талантами и к тому же был малограмотным. Он сообщил, что действовал по указаниям некоего взрослого гражданина, завербовавшего его еще тогда, когда 12-летний Пошоян жил в Ереване. Прокурорская проверка, проведенная через три года после ареста «Юных строителей ленинизма», установила, что «такие показания Пошоян дал под влиянием требований, которые к нему предъявлялись при его допросах “указать старшего, по заданию которого он совершал свою преступную деятельность, и если он не укажет такого лица, то ему будет хуже”. Кроме того, находившийся с ним в камере [человек] по имени “Володя” настоятельно ему советовал указать кого-либо из взрослых, по заданию которого он Пошоян организовал эту группу, и ему Пошояну будет легче»944.