Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Начиная с конца 1950-х подростков, обвиненных в политических преступлениях, обычно приговаривали к условным срокам и иным видам наказания, не связанным с заключением в исправительно-трудовую колонию. Количество надзорных производств по делам об антисоветской агитации и пропаганде с участием подростков к началу 1960-х резко снизилось, а за 1970 – 1980-е годы таких дел пока вообще не обнаружено958. Это не значит, что школьники прекратили создавать «политические партии» – видимо, следственные органы КГБ перестали доводить участников подобных организаций до ареста и суда.

Такое смягчение было обусловлено общим изменением тактики борьбы с антисоветскими «проявлениями». С конца 1950-х КГБ резко интенсифицировал меры так называемой «профилактики»: подозреваемых в оппозиционной деятельности запугивали и контролировали, но не арестовывали. В 1957 – 1958 годах возможность применения к молодым людям «всей строгости закона» и роль «профилактической работы» в предупреждении оппозиционных выступлений стали предметом внутренних дискуссий в спецслужбах и партийных элитах959. 9 января 1959 года ЦК КПСС утвердило Положение о КГБ при Совете министров СССР и его органах на местах, пункт 12 которого прямо призывал: «Органы государственной безопасности обязаны непосредственно и через соответствующие организации принимать меры предупредительного характера в отношении тех советских граждан, которые допускают политически неправильные поступки в силу своей недостаточной политической зрелости»960. Очевидно, что подростки как раз и могли быть отнесены к «недостаточно зрелым» гражданам.

В последующие десятилетия руководители КГБ считали внесудебное давление одним из важнейших методов своей работы. Так, по информации начальника 5-го управления КГБ СССР Ф.Д. Бобкова, в 1970 – 1974 годах «40,3 % от числа всех профилактированных за этот период» были молодыми людьми до 25 лет961. Среди «проявлений», допущенных со стороны молодежи (22,4 % которой составляли школьники), Бобков выделил не только сугубо политические поступки (расклейка листовок, вывешивание флагов, «клеветнические высказывания») – он отметил и «проявления, не имевшие ярко выраженной политически вредной идейной направленности и допущенные на антиобщественной основе (действия, нарушающие общественный порядок, участие в антиобщественных действиях на основе подражания “хиппи”, увлечение наркотиками, порнографией и т. п.)»962. Таким образом, хотя и в 1970-е годы в поле зрения органов КГБ оставались различные формы активности молодежи и подростков, «антиобщественное» поведение молодых людей и девушек не сводилось исключительно к политическому протесту или хулиганским выходкам. Соответственно дифференцировались и меры наказания, применявшиеся к юным бунтарям.

Постепенное уменьшение дел по неофициальным подростковым группам отчасти может быть объяснено появлением в 1950 – 1960-е годы новых пространств для общественной и политической самореализации молодежи: вестернизированных молодежных субкультур, богемных компаний и т.д. Однако другой, не менее важной причиной стало изменение отношения к подростковому возрасту в официальном советском дискурсе. Этот процесс, уже отмеченный на материале детской литературы963, проявился и в демократических тенденциях «оттепельной» педагогики, и в либерализации советского законодательства в отношении несовершеннолетних. В этот же период советские психологи начинают описывать подростковый возраст не только как переход от детских невинности и неведения к взрослой ответственности, но и как период человеческой жизни, имеющий самостоятельную ценность.

Вплоть до падения советского режима педагоги, функционеры КПСС и комсомола и представители силовых структур воспринимали возникновение неофициальных подростковых групп как эксцесс. В 1930 – начале 1950-х попытки групповой автономизации, осуществлявшиеся без ведома взрослых, могли быть квалифицированы как политическое преступление. В последующие десятилетия они оценивались как досадная помеха воспитательному процессу, и к их участникам применялись внесудебные воспитательные меры («профилактирование»). Группы, основанные на негативистском разыгрывании «образа врага» («Дивизия СС “Викинг”»), в такой оптике не слишком отличались от пародийных организаций вроде Общества острых симулянтов или неформальных кружков юных политических активистов.

Единственным исключением, когда автономизация считалась допустимой или даже желательной, была самоорганизация подростков во время войны или аналогичных экстремальных ситуаций. Более того, героические образы подростков, сражавшихся против фашизма, выстраивались в особый ряд пантеона советских «святых», наравне с подпольщиками-революционерами различных эпох. Таким образом, подростки не только вдохновлялись мужеством и убеждениями сверстников-героев, но и усваивали представленные в соответствующих художественных произведениях практики.

Деятельность неофициальных групп советских школьников была вариантом альтернативной социализации, удовлетворявшим и желание осознанного и независимого общественного действия, и игровые интенции юношей и девушек. Однако официальная советская социальность не просто не давала возможности развиться подобным начинаниям, но пресекала их на корню.

Таким образом, советские граждане еще в школьном возрасте сталкивались с проявлениями государственной политики, которую Алексей Левинсон определил как социоцид, – «непрекращавшиеся поиски и вытравливание любых ростков спонтанной социальности на уровне выше первичного» (семьи или круга близких друзей). Эти репрессии, по мнению социолога, и стали самой значительной коллективной травмой в истории советского общества и привели к «зиянию на месте гражданского общества… <…> Глубокий страх оказаться членом “организации” и тем самым – врагом государства, превратившийся в род социальной привычки, удерживает рядового россиянина от идеи объединяться с кем-то другим, кроме членов своей первичной группы»964.

Последствия социоцида распространяются не только на сегодняшнее самосознание общества, но и на знание о его прошлом. Если вытравливанию подлежали «любые ростки спонтанной социальности», то из общественной памяти и даже из документальных свидетельств исчезает представление о возможном разнообразии этих «ростков» и о том, как именно их вытравливали дисциплинирующие инстанции. Эта статья – попытка восстановить память о разнообразии неофициальной социальности в СССР на одном частном примере – подростковых групп, пытавшихся отвоевать для себя альтернативные социальные пространства.

Школа как институт характеризуется своеобразным разделением труда между учениками и учителями. Оно принимает разные формы в различных школах, и все же в большинстве случаев статусы учителя и ученика никогда не смешиваются. Если представить дело упрощенно, то задача учителя заключается в том, чтобы учить, а ученика – в том, чтобы учиться. Другими словами, в школе взаимодействуют представители двух совершенно разных социальных групп. При этом управление школой считается прерогативой учителей, а ученикам вменяется в обязанность прилежно учиться и соблюдать правила поведения.

История образования, тем не менее, знает примеры преодоления разрыва между учителями и учениками. В Швеции этот разрыв был устранен благодаря постепенному вовлечению учащихся в руководство школами, сначала на местном, а затем и на общенациональном уровне. Эта статья посвящена истории шведских ученических советов, начавшейся в конце 1920-х годов и продолжающейся до сего дня, когда ученические советы уже давно стали частью традиционных институтов школьной демократии. Я постараюсь показать, что в развитии ученических советов в Швеции могут быть выделены три основные фазы. В течение первого периода (1928 – 1952) существование ученических советов было обусловлено идеей поддержания школьной дисциплины, а их основной задачей была помощь учителям в контроле поведения учащихся. Второй период (1952 – 1980) характеризуется укреплением идеала школьной демократии: тогда получила распространение идея активного влияния ученических советов на положение дел в школе, которую, как предполагалось, они должны были приспособить к нуждам учащихся. В течение третьего периода (с 1980 года и до настоящего времени) организации школьного самоуправления фактически прекращают свою деятельность на общенациональном уровне, продолжая существовать только на уровне отдельных образовательных учреждений.