Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Впрочем, следователь мог вынудить несовершеннолетнего подозреваемого к «нужным» показаниям, даже не прибегая к помощи «наседки». Достаточно было воспользоваться невнимательностью подростка на допросе и при знакомстве с его протоколом. Авторы методического письма Прокуратуры СССР, разосланного в региональные органы в 1950 году, обращали внимание следователей на недопустимость длительных и повторных допросов несовершеннолетних, наводящих вопросов, обещаний освобождения в случае «правильных» ответов на вопросы. «…Следователи “облегчают” эту задачу [формулировки ответов] и записывают ответы несовершеннолетних. Но тогда еще более обесценивается результат допроса, так как становится непонятным, что было на самом деле показано…»945

Выдержки из «непонятных» протоколов допросов встречаются как в материалах прокуратуры, так и в документах КГБ. Работа со вторичными источниками (выдержки из протоколов допросов) не позволяет сравнить формулировки вопросов и ответов, уточнить, кто именно – подозреваемый или следователь – записывал ответы в протоколе, в какое время и как часто производились допросы. Без возможности анализа косвенных сведений источника его эвристическая ценность резко уменьшается – теперь уже историку «становится непонятным, что было на самом деле показано…».

Ионас Германаускас, вместе со своим младшим братом расклеивший листовки, на следствии признавался:

На протяжении длительного времени я находился под влиянием антисоветски настроенных лиц из числа знакомых и родителей. Отец и мать высказывали недовольство советской властью, часто прослушивали радиопередачи «Голос Америки», а затем обсуждали их в антисоветском духе.

Значительное антисоветское влияние на меня оказывала соседка по квартире, которая часто внушала, что… советская власть в Литве долго не продержится, рано или поздно американцы освободят Литву946.

Стилистическая близость ответа к формулировкам вопросов следователя позволяет предположить, что показания были получены под давлением – но, пока остаются недоступны оригиналы протоколов допросов, об этом можно только догадываться.

Приведенные примеры свидетельствуют не только о методах, которыми следователи выбивали показания, но и о том, как представители дисциплинирующих структур объясняли себе и другим действия подозреваемых. В ответах Пошояна и Германаускаса явно читается стремление следователей обнаружить в действиях подростков «влияние антисоветски настроенных лиц» – очевидно, взрослых.

Психологический статус подростков в глазах следователей резко расходился с юридическим. Юридически поступки несовершеннолетних расценивались как наказуемые «по всей строгости закона» деяния вменяемых взрослых граждан, но психологически определялись как следствие внешнего воздействия – «буржуазной пропаганды», «неправильного» влияния семьи или старших знакомых.

Одной из наиболее опасных антисоветских организаций считался Народно-трудовой союз русских солидаристов (НТС). Его агитационные материалы, которые нелегально переправлялись в СССР, призывали к созданию подпольных ячеек, подчиненных революционному центру, действовавшему за границей947. Пресса НТС периодически сообщала о действии в СССР своих нелегальных филиалов, но эти материалы нуждаются в обязательной проверке, что чрезвычайно затрудняется анонимностью сообщений и отсутствием в них каких бы то ни было подробностей948.

Пока выявлено всего два случая возникновения подростковых организаций под влиянием пропаганды НТС. Оба кружка появились на территории прибалтийских республик. Один из них даже в названии (Литовский национально-трудовой союз) явно подражал НТС949. Вторая группа была создана в Эстонии уже упомянутым выше одиннадцатиклассником Тынисом Метсом, который «в начале 1957 года, используя листовку “НТС” и другую антисоветскую буржуазно-националистическую литературу, составил антисоветское воззвание с обращением к учащимся, молодежи, рабочим, колхозникам и интеллигенции Эстонии…»950. Вскоре после этого вместе со школьными товарищами он создал Эстонскую народно-освободительную организацию, позже переименованную в Союз эстонских борцов за свободу.

Деятельность обеих организаций – распространение листовок, похищение советских и вывешивание национальных флагов и даже разгром поселковой библиотеки – вступала в противоречие со строгой конспирацией, рекомендованной в агитационных материалах НТС. Кроме того, идеи этих юношеских групп мало похожи на программу «солидаристов»: вряд ли молодых борцов за национальную свободу Литвы и Эстонии привлекли идеи умеренного русского национализма. Вероятно, найденные листовки НТС послужили катализатором оппозиционной деятельности, развивавшейся совершенно самостоятельно и основанной на личных воззрениях организаторов.

Классовая принадлежность родителей, их участие в вооруженном сопротивлении советской власти, пребывание в местах лишения свободы, работа за границей, жизнь на оккупированных во время войны территориях – все это расценивалось советскими властными инстанциями как факторы, способствующие «ошибочному» поведению. Так, например, сотрудникам КГБ Литовской ССР в случае раскрытия молодежной антисоветской организации предписывалось отдельно фиксировать детей рабочих, служащих и колхозников951. Особое внимание уделялось тому, не состоял ли кто-либо из старших родственников молодых людей в «антисоветских» организациях. При этом авторы аналитических документов были вынуждены признавать, что среди организаторов неофициальных подростковых групп есть «не только дети враждебных, главным образом репрессированных советской властью людей, но и дети трудящихся»952.

В послесталинское время возраст, как и отсутствие судимости, уже мог быть принят во внимание судом как смягчающее обстоятельство. Эти характеристики обвиняемых становились главным аргументом в речах адвокатов и в последующих протестах и ходатайствах в органы прокуратуры и суды вышестоящей инстанции. Так, адвокат, защищавший сухумских «Юных ленинцев», утверждал, что его подзащитные

…не понимали, что они делают и чего добиваются.

В частности, они не понимали, что, именуя себя «юными ленинцами», объективно они шли против ленинизма, против политики партии. Это ошибки молодости, свойственные этому возрасту, периоду детской романтики.

<…>

Только заблуждением и невежеством можно объяснить их участие в этой группе953.

Аналогичной мотивировкой (юношеский романтизм и политическая безграмотность) пользовались и родители осужденных по политическим делам подростков. Отец одного из осужденных по этому же делу подростков в письме Н.С. Хрущеву объяснял «идеологические ошибки» своего сына: «…Это было роковое заблуждение юности. Но кто из нас не ошибался в этом возрасте?»954

Защитники подростков ставили перед собой цель, противоположную интересам следствия: не найти источник антисоветских убеждений, а доказать их случайность и неглубокую укорененность. Однако сторона защиты исходила из того же убеждения, что и обвинители: подростки не способны самостоятельно сформулировать осмысленную критическую программу, поэтому к любым их высказываниям, напоминающим оппозиционные, просто не стоит относиться всерьез.

В 1958 году, с принятием новых Основ уголовного законодательства СССР, возраст уголовной ответственности по особо тяжким преступлениям был повышен до 14 лет, а по прочим, в том числе и политическим, – до 16 лет955. В соответствии с Основами уголовного судопроизводства, принятыми в том же году, уголовное дело не могло быть возбуждено «в отношении лица, не достигшего к моменту совершения общественно опасного деяния возраста, по достижении которого, согласно закону, возможна уголовная ответственность»956. Именно с конца 1950-х в надзорных производствах появляются пометы около возраста особенно молодых подсудимых, комментарии наподобие следующего: «Возьмите дело на контроль. Это какой-то детский сад…»957 Не только родители и адвокаты, но и представители контролирующих органов начали объяснять излишнюю активность подростков возрастными особенностями (романтичность, внушаемость, игра).

Начиная с конца 1950-х подростков, обвиненных в политических преступлениях, обычно приговаривали к условным срокам и иным видам наказания, не связанным с заключением в исправительно-трудовую колонию. Количество надзорных производств по делам об антисоветской агитации и пропаганде с участием подростков к началу 1960-х резко снизилось, а за 1970 – 1980-е годы таких дел пока вообще не обнаружено958. Это не значит, что школьники прекратили создавать «политические партии» – видимо, следственные органы КГБ перестали доводить участников подобных организаций до ареста и суда.